Эмиграция. Бакунин. "Польская интрига"

[brambeus]

(Последние тексты решил назвать "дрейфующими", они тяжеловесны, они вряд ли в силу своей бесформенности отклоняются от курса, которого у них, похоже, и нет, но вот я... постоянно вынужден отклоняться от курса, чтобы не оказаться зажатым среди айсбергов, не быть раздавленным и не утонуть в этих бесконечных темах, ассоциациях, судёнышко и без того, чёрт побери, утловато, растерянные и растрёпанные мысли не желают даже пошевелиться... ладно... понятно, что я не собирался разбираться в наследии Бакунина или изучать историю оперного искусства... впрочем, снисхождения не прошу, всё устаканится рано или поздно)
...
До отъезда за границу, здесь я ориентируюсь на исследования Стеклова, Бакунин, похоже, не проявляет никакого интереса ни к революционным мыслям, ни к революционным событиям, кажется, что ни декабрьское восстание 25-го, ни национально-освободительное движение в Польше и его жестокое подавление на него не производят никакого впечатления.


Имя Бакунина и некая мифология, складывающаяся вокруг его имени, привлекали моё внимание со студенческой скамьи, но сам Бакунин представлялся мне больше человеком действия, а не мысли, революционером, борцом, полемистом, я пытался читать его теоретические статьи - безрезультатно, в том смысле, что в итоге в моей памяти никаких откровений не оставалось, а критика Маркса и Энгельса идей Бакунина мне была понятна. И тем не менее, замечания Бакунина о "казарменном социализме" в памяти остались, но их обоснование - нет.

Но я хотел бы поразмышлять о другом. Свободолюбивая русская мысль наиболее яркие формы обретает за пределами империи. Виселица отрезвила всех. Это - первое. Второе - влияние польского национального движения, культуры и языка, сила влияния, скрытая, опосредованная, которая преобразовывает не только русское сознание, но русскую культурную традицию, сам русский язык, о чём, впрочем, позже. Об эмиграции поляков на Запад я немного писал. Но был и другой поток - на Восток, в Москву и Петербург.

Поколение 30-х даже не высказало своего отношения к польскому восстанию, кроме скандального пушкинского стихотворения "Клеветникам России", за что Мицкевич назвал автора "царским псом"... (впрочем, здесь я могу быть неточен, материалы нужно восстанавливать, делюсь впечатлением, которое сохранила память) Бакунин, как я понял, с восторгом встретил это стихотворение. 

Удивительная молодёжь - Огарёв, Герцен, Белинский, Бакунин, Станкевич - находит себе не менее удивительное увлечение - философию, немецкую философию, - и начинает ломать голову над диалектикой Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля. Впрочем, здесь я вынужден признать, что в их попытках объяснить, что они вынесли из этих учений, - а читали они на языке оригинала, - я для себя не обнаружил ничего занятного, а поучительного... далеки они были не только от народа, но и от философии. Но вот их публицистикой восхищаюсь до сих пор.
Вот, что пишет сам Бакунин: "... с отчаянья... набросились на все существовавшие тогда немецкие философские системы, этот духовный опиум для всех, кто жаждет дела и всё же обречён на бездействие".
Но... Вот что пишет Стеклов:

"В своем предисловии к переводу «Гимназических речей» Гегеля Бакунин является восторженным поклонником «примире­ния с действительностью». «Счастье не в призраке, —писал он,— не в отвлеченном сне, а в живой действительности: восставать про­тив действительности и убивать в себе всякий живой источник жизни — одно и то же; примирение с действительностью во всех отношениях я во всех сферах жизни есть великая задача нашего времени... Будем надеяться, что новое поколение сроднится, нако­нец, с нашей прекрасной русской (Действительностью и что, оста­вив все пустые претензии на гениальность, оно ощутит, наконец, в себе законную потребность быть действительными русскими людьми». Что значило в глазах тогдашнего Бакунина понятие «действительный русский человек», видно из одного его частно­го письма от 30 марта 1839 г., в котором он дает характеристику своего 'брата Николая: «Николай — славный человек. Он не за­ражен нашей общею русской ленью и бездейственностью, а с дру­гой стороны, не заражен также пошлым французским романтиз- , мом и либерализмом. Он весь предан царю и отечеству, он — истинный русский и, верно, пойдет далеко: в нем верный и креп­кий практический ум».

Невидимому, до самого своего отъезда за границу в 1840 г. Бакунин оставался совершенно чужд какой бы то ни было поли­тической оппозиционности и даже осуждал политический либе­рализм декабристов. Это он сам впоследствии признал в своей брошюре «Наука и насущное революционное дело», где он пи­сал, вспоминая свои московские годы: «После декабристов ге­роический либерализм образованных дворян переродился в ли­берализм книжный, в доктринаризм   более или менее ученый, вследствие чего он стал, разумеется, еще бессильнее... С высоты метафизического самоудовлетворения стали смотреть на все ре­волюционные помышления, на все попытки смелого публичного протеста, как на проявление ребяческого фанфаронства. Я го­ворю об этом знаемо, потому что в 30-х гг., увлеченный гегелианизмом, сам участвовал в этом грехе».

Таким образом, страстное стремление Бакунина лопасть за границу вызывалось не политическими идеалами, а жаждой зна­ний, которые он хотел почерпнуть из самого источника тогдаш­ней философской мысли, т. е. в Германии. Вот почему он стре­мился именно в Германию, а не во Францию, которая в то вре­мя являлась в полном смысле слова лабораторией социальных и политических идей для всей Европы.

Но, попав в Германию и познакомившись с радикальной мо­лодежью лево-гегельянского направления, а также окунувшись в атмосферу европейских политических идей, Бакунин быстро про­делал путь от правого гегельянства к гегельянству левому, кото­рое очень скоро приняло у него характер радикально-политического и демократического мировоззрения".

* Напечатано в 1838 г. в журнале «Московский наблюдатель», выходившем под ред. Белинского. См. т. II настоящего издания, стр. 177—178. (М. А. Бакунин. Собрание сочинений и писем (1828-1876). - Издательство Всесоюзного Общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев, 1934-1935)
** Том III настоящего издания, стр. 234.
***«Наука « насущное революционное дело». Женева, 1870, стр. 31.И всё же слишком прямолинейными кажутся мне выводы Стеклова. Признания Бакунина порой двусмысленны, пример тому - его "Исповедь". Увлекающаяся натура... Два года могут так изменить человека? Могут...

40-е. Бакунин дружит с польскими революционерами разных направлений. "Спячка" в России невольно обращает внимание эмигранта на революционные настроения поляков, их роль преуменьшалась в России, пожалуй, во все времена. Не вдаваясь сейчас в достаточно тонкие вопросы критики Марксом панславянской позиции молодого Бакунина, хотя чертовски интересно, почему, к примеру, движение чехов и южных славян определялось "реакционным" и становилось "форпостом царизма" (это скорее уже по ленинскому анализу), а поляков - действительно революционным, - отметим некоторые факты.
Митинг (да уж, и здесь нужно разбираться, здесь Пирумова не вдаётся в детали, и текст получается путаным, никуда не денешься, придётся обращаться к более серьёзной литературе) в Париже, ноябрь 1847 год. В своём выступлении Бакунин приветствует польских революционеров. Вероятно, речь шла не только о них. Бакунин высылается из Франции, он уезжает в Брюссель. 14 февраля 1848 года Бакунин на собрании поляков, где по свидетельству Лелевеля, провозглашает союз и братство двух народов. А польские эмигранты ежегодно отмечают день памяти декабристов! (О роли польской "революционной" и военной аристократии отдельно, о том, что это восстание могло дать полякам и Польше).
Лелевель: "Друг Бакунин! Ты выразил благородные чувства своих земляков. Рядом с гробом тех, которые, как ты сказал, первыми перешли пропасть, которая, казалось, отделяла оба народа (! - Р.Б.); тех, которыми вы справедливо можете гордиться, - ваших героев, мучеников вашей свободы, рядом с их гробом принимаем всем сердцем проявление вашего братства, которое с каждым днём будет укрепляться". Итак, мы подходим к вопросам оформления принципов федерализма...

И ещё один немаловажный вопрос. Армия и отзвуки народной инициативы и силы ополчения, а в России - не только войны 1812 года (поляки встречали Наполеона как освободителя), но и 1612 года (кстати, премьера оперы Глинки "Жизнь за царя" состоялась в 1836 году - вот здесь-то мы и вернёмся к вопросам либретто и новым требованиям к русскому языку; сами события можно оценивать, как угодно, ну, а я в качестве рабочей гипотезы возьму следующее: что ни поляки, ни французы не поработили бы Россию, вряд ли бы сменился уклад, разве что династия)... появляется, тоже отчасти фантастический, образ русского народа... Но сейчас не об этом.
В армиях, идущих против революционной Вены, преобладали славянские части... и это положение необходимо проверить... необходим был союз между чехами и немцами, этого не произошло... все революционные вспышки в Европе были подавлены. 9 мая Бакунин арестован, приговорён к смертной казни, волею судеб приговор не приводится в исполнение, его переправляют из одной тюрьмы в другую, пока он, наконец, не оказывается в Шлиссельбургской крепости. 9 лет иной жизни. На свободу выйдет другой человек.

Но мы вернёмся в сороковые. Итак, июль 1840 года. Бакунин покидает Россию, уезжая учиться в Берлин. Русские бывают за границей, но они лишь наблюдают, порой с сочувствием, за революционными событиями в Европе. Бакунин втягивается в революционное брожение с головой, готовый умереть "за свободу поляков и русских". В 1843 году Белинский отмечает, что не найдёт Бакунин со своим темепраментом и мыслями место в России. Февраль 1844 года - отказ Бакунина возвращаться в Россию. Точка отчёта русской политической эмиграции.

И весьма любопытные признания:
"За границей, когда внимание моё устремилось в первый раз на Россию, я стал вспоминать, собирать старые, бессознательные впечатления и отчасти из них, отчасти из разных доходивших до меня слухов создал себе фантастическую Россию, готовую к революции".*

Впрочем, продолжим позже...
*Цитирую по - Пирумова Н.М. Социальная доктрина М.А.Бакунина - М., Наука, 1990. - 319 с..
Наталья Михайловна Пирумова - фигура уникальная среди советских историков.
Михаил Цовма. Десять лет без Бабушки (Памяти Н.М.Пирумовой)