О "культуре труда".

Заметки на полях ранних работ Георга Лукача.

Что спасает и отчасти оправдывает нас в текущей монтажной работе, где мы обслуживаем определенные нужды людей относительно состоятельных, – так это попытка найти в этих людях что-то человеческое. Но выводы приходится делать неутешительные: с этими людьми нового общества не построишь. Если старшее поколение  имеет порою неплохое образование, то о детях и этого сказать невозможно. Если старшее поколение, воспитанное не пришельцами, не на Марсе и не в Америке, а своими родителями и здесь, на этой грешной многострадальной земле, родителями, которые представляют часто честных советских тружеников, переживших тяжелые годы вместе со страной, так вот это поколение где-то глубоко в душе совестится того, что сделало и делает со страной, а образование позволяет ему демагогией прикрывать свое бесстыдство и одновременно успокаивать свою совесть, то новое поколение, уже пресыщенное полуобразованное, не утруждает себя и этим, оно ведь не разворовывало страну, оно «законно» владеет положением, деньгами, властью… Зрелище печальное и безнадежное. Для этих людей все остальные - неудачники. Эти уже волками будут вгрызаться в «свое право» собственности, уже узаконенное родителями как священное, эти с оружием в руках, в крайнем случае, будут отстаивать его. Самое страшное, что это абсолютно невежественное поколение, не представляющее, откуда берутся капиталы, откуда берутся доходы и прибыль, о совести мы не говорим, она базируется на абсолютной уверенности, что богат - деятельный человек.

Ключевым понятием, независимо то того, что «пролетариат выродился», ему на смену приходит другая, трудноопределимая, потому не осознанная и не осознающая себя движущая сила истории, по-прежнему, остается понятие «труда». Забегая вперед, поясню, что никто никогда и не ожидал «скачка» в будущее свободы, тем более, на том уровне развития производительных сил, который имела отсталая аграрная Россия. Интересно, как намеренно разводит Лукач понятия «морали» и «права», при этом ведь отдавая себе отчет, что «развести» их невозможно. В понятие права он вкладывает смысл принуждения, морали – сознательность. То, на чем зиждется производство, - это, прежде всего, дисциплина труда. Экономическое «принуждение» не отторжимо от правового и морального. Почему бы нам, в противном случае, не воровать и не обманывать? Собственно, воруют и обманывают все,  все так живут, чем же я хуже?...

Так вот, вопрос стоит о сознательной трудовой дисциплине, на что и уповали марксисты. Мы наталкиваемся на парадокс, который в силу своей субъективной природы и становится самым «слабым» звеном в марксизме. На определенном этапе развития производительных сил принуждение при социализме столь же необходимо, как и при капитализме. Разница в «свободном выборе» рабочим классом этого принуждения, то есть сознательном, или моральном, по Лукачу. Все прекрасно понимают, что это невозможно. Здесь и возникает грандиозная фигура Ильича – только партия, представленная наиболее сознательным слоем рабочего класса (или интеллигенции, осознающей свою роль и с развитым чувством справедливости) может «направить» его в будущее. Отсюда основная роль партии – «просвещенческо-пропагандистская». Организационные вопросы партии отчасти отражают ее целеполагающую роль и являются калькой возможной тактики строительства государства.

А вот эту цитату из «молодого» Маркса привожу полностью, она очень содержательна:

«Так в оформившемся пролетариате практически закончено отвлечение от всего человеческого, даже от видимости человеческого, так как в жизненных условиях пролетариата все жизненные условия современного достигли высшей точки бесчеловечности[1]; так как в пролетариате человек потерял самого себя, однако вместе с тем не только обрел теоретическое сознание этой потери, но и непосредственно вынужден к возмущению против этой бесчеловечности велением неотвратимой, не поддающейся уже никакому приукрашиванию, абсолютно властной нужды, этого практического выражения необходимости, то ввиду всего этого пролетариат может и должен себя освободить. Но он не может освободить себя, не уничтожив своих собственных жизненных условий, не уничтожив всех бесчеловечных жизненных условий современного общества, сконцентрированных в его собственном положении».

Последнее в принципе невозможно было на определенном этапе развития нашего общества. Бесчеловечность может приводить только к слепому бунту, который крушит все, что составляет эти условия, т.е. по сути, крушит «кажимость». Бесчеловечность – основа отчаянья[2], от которого спасает солидарность, основанная на сострадании[3]. Уникальная способность к диалектическому осмыслению развития общества постоянно и моментально заставляла Ильича менять тактику, но способность эта была уникальна. «Сознанием» пролетариата (сам он им не может обладать в силу именно своего положения), которое и должно было стать основой дисциплины труда, что только и могло привести к скачку в развитии производительных сил и освободить рабочего от непосильного и бесчеловечного труда, и должна была явиться партия. Однако произошло нечто другое…

Итак, мы никуда не можем деться от необходимости трудиться. Ежедневный тяжелый труд в просыпающемся сознании может породить только ощущение бессмысленности жизни, в которой ничего не может измениться в обозримом будущем. День тупо трудиться, вечер тупо отдыхать (или пить). Первые годы энтузиазма сменяются апатией, сомнениями и разложением. «Экономическое принуждение» теряет свою роль, и власть скатывается к принуждению «правовому», о чем тоже предупреждает Лукач уже в 1919 году. «Правовое пролетарское» принуждение уравнивает всех и оборачивается бесправием для личности. Пролетариат еще более выявляет свою «бесчеловечную» сущность, о которой и говорит Маркс. Но почему партия срастается с государственной властью, перестает быть «сознанием пролетариата», контролером власти. Ведь Сталин и становится выразителем этого абстрактного сознания пролетариата. Неудивительно, что в абстракциях теряется и обесценивается личность, а стало быть, и жизнь человека как таковая. Устояла Империя. В этих условиях невозможно говорить о культуре труда. Об интенсивности – да, основана ли она на энтузиазме масс или на насилии. Но мы одиноки в этом мире. Война «обосновывает» и то и другое… и оправдывает. Возлагать ответственность на партию или на человека просто смешно.

Но у Маркса есть еще одно удивительное замечание. Богатство человека определяется наличием свободного времени, а потребности человека, удовлетворение которых и возвращает человека к самому себе, не ограничиваются удовлетворением физических нужд человека. В том-то и дело, что любой мыслящий человек никогда не спутает физическое удовлетворение или наслаждение с удовлетворением духовных потребностей, о которых сегодня вообще речи не идет. Но для чего человеку нужно свободное время, это богатство? - чтобы полнее развивать свой творческий потенциал. А вот это понятие уже непосредственно примыкает к понятию культуры труда. Творчество – вот сфера, где и лежит необходимость и возможность удовлетворения духовных потребностей, не в религии, не в просиживании в театрах или на концертах и причмокивании, ах, как это очаровательно, гениально. Вздор все это. На «вершине» культура рафинирована, беспола и бесплодна, для  людей, которых уже ничто не возбуждает, кроме этой искусственности. Осваиваемые буржуазной культурой достижения выдающихся людей, вписываются в систему ценностей только после кастрации, когда истинно духовное и демократическое содержание, противостоящее пошлости, низости особенно мелкого буржуа, выхолощено. Как оперы Верди были символом борьбы итальянского народа за независимость и демократию, а арии из опер знал народ и распевал на баррикадах, как философия Фихте звучала призывом к борьбе с Наполеоном, а творчество всех выдающихся писателей России, не было ли оно устремлено к мечте о более справедливом обществе? Господи, уму непостижимо, как могут наслаждаться нынешние эстеты книгами Гоголя, Толстого, Достоевского (если не в форме извращенного самолюбования хотиненковского типа с низведением гения до своего ничтожества), если каждое движение их пера брызжет презрением к тем ценностям, которыми живут те самые эстеты. А в творческом труде? Почему же мы вновь сталкиваемся с проблемой? Став сырьевым придатком Европы, растеряв с таким трудом накопленный интеллектуальный и духовный потенциал, мы вынуждены замалчивать эти аспекты проблемы. Не способные удовлетворить эти потребности, мы, если не сможем их замолчать, то исказим их суть. Но воспитание духовных потребностей также является трудом, культуру которого необходимо возделывать постоянно, а это – уже вопрос индивидуальной совести носителей культуры как таковой, но совесть свою они уболтали быстрее, чем можно было ожидать. Но самым уникальным и ключевым понятием становится понятие «потребности в труде». Приходишь в ужас, общаясь с выпускниками гуманитарных ВУЗов, насколько же извращено сознание. Еще тяжелей думать (а это похуже тяжелого физического труда) о том, что им преподают люди, с которыми ты учился. Мне помнится, что им были не чужды ценности, на которых мы воспитывались. Плохо всматривался…

Итак, отметим первое: независимо от способа производства, независимо от декларируемого строя, существуют совершенно объективные законы Системы, которым с необходимостью подчиняется индивидуальная или партийная Воля.

Говорить о пролетариате и крестьянстве на сегодняшний день – бесперспективно. В наличии – их полное разложение, носящее, пожалуй, объективный характер. Пролетариат не может быть движущей силой, а его «сознание» в виде коммунистической партии может носить только ограниченный консолидирующий характер. К тому же, мы видели, что в ней самой заложено то противоречие, которое и привело ее к полному вырождению и разложению в лице Горбачева, Ельцина, Росселя и т.д. Молодых правителей упрекнуть в этом нельзя – они «вынуждены» отстаивать вымороченные ценности, переданные им по наследству. Те, кто отказывается от этого «наследства», уходят или вычеркиваются.

Но наряду с этим в развитие мировой истории все отчетливей и грубее вторгается другая сила. Это экономически зависимые страны третьего мира, дающие дешевое сырье и дешевую рабочую силу. Россия может уповать только на приток дешевой рабочей силы с Востока и на экспорт сырья. Других источников «стабильности», которую видят, пожалуй, только наши политики и бизнесмены, - нет и не видно. Причем, если эксплуатация сырьевой базы носит абстрактный характер, записываемый на счет следующих поколений, то жестокая эксплуатация иноземной рабочей силы – конкретна. В основе – нужда, страдание и унижение, т.е. то, что осознать может только тот, кто в это положение попадает.

Но вернемся к предыдущим нашим выводом. А именно, что ислам с необходимостью должен поддерживаться политикой и капиталом развитых стран, что ислам – единственное средство удержать в колониальном зависимом состоянии страны третьего мира. Грубо говоря, исламом западного разлива "закрыли" сознание миллионов от проникновения в него каких-либо социальных теорий, в частности, и марксизма (в этом смысле очень поучительны теории мусульманских коммунистов в России). С другой стороны, при неразвитых капиталистических отношениях стран - сырьевых придатков нет никакой другой консолидирующей силы, способной что-то изменить, кроме ислама. Мы натыкаемся на забавный парадокс. В исламе – безысходность, в нем же и надежда… Но насколько же есть надежда в пробуждении того сознания, о котором мы говорили, в обездоленных людях, у которых-то надежд нет. Индивидуально, при условии принятия правил игры больших, ты можешь влиться и раствориться в западном образе жизни, - другого не дано. Трудно себе представить, что станет с миром, обрети Восток самостоятельность… Но ведь для этого нужно что-то делать. Но если нет культуры труда? Ведь Восток был развращен возможностью жить, «предоставляя» право трудиться другим… Но бедность неработающего человека или уповающего на милосердие всевышнего не вызывает даже сочувствия. Возможно, возможно, что мировая идеологическая война, а с другой стороны, и надежда на что-то новое в узелке, запутанном, туго скрученном лежат в таинственных глубинах Ислама. Но мы не раз наблюдали, как прогрессивная роль религии скоро вырождается в нечто совершенно противоположное. И все же ключевым понятием, я полагаю, по-прежнему, остается понятие труда, соответственно, понуждения к труду, принуждения к труду, потребности в труде. Роль воспитания – развивать потребность к труду, совесть, которая понуждает к труду, не терпя принуждения.

Прежде чем «даровать» надежду, ее надо «обрести»…

Знаете, на днях думал о возможных судьбах, о духовном сомнительном богатстве расцветающего, милого, в принципе, поколения, и привиделось мне нечто странное… Не спится и Медведеву, с боку на бок поворачивается, кряхтит, лапу посасывает, думать особо не думается сильно, не тому учили, считает, да и тут-то сосчитает до сотни, а далее только тысячами. До тысячи дошел, перешел на сотню тысяч, но на миллиарде сбивается. А беспокоит-то вот что. Давеча обещания давал, что в России будут жить хорошо, добьётся он этого, да как добьётся-то только? ведь воруют и работать-то никто уже не только не хочет, но и не может. А ведь так подмывало сказать, – в России жить честно будут, - забывается он в дрёме. И тут же просыпается в холодном поту, когда его берут под белы рученьки и отводят в сумасшедший дом. А какие простые слова «жить честно и трудом своим зарабатывать деньги», а как дико это звучит, прости Господи… На следующее утро он как заведенный талдычит «наше общество социальное», - Господи, кто же его этому учил, - а государство правовое… Вот здесь-то и вспоминаешь вновь Лукача, в таком «правовом государстве» нет места морали, оно аморально. А если они построят это правовое государство, полагаю, что свет познакомится с очередной модификацией того режима, который некогда назывался царизмом, потом сталинизмом, а далее…

 Рустам Бикбов. 14 февраля 2009 г.

[1] Подчеркнуто мною – Р.Б.

[2] Отчасти поэтому я возвращаюсь к Киркегору.

[3] А здесь – к Шопенгауэру.

О "культуре труда".

Заметки на полях ранних работ Георга Лукача.

Что спасает и отчасти оправдывает нас в текущей монтажной работе, где мы обслуживаем определенные нужды людей относительно состоятельных, – так это попытка найти в этих людях что-то человеческое. Но выводы приходится делать неутешительные: с этими людьми нового общества не построишь. Если старшее поколение  имеет порою неплохое образование, то о детях и этого сказать невозможно. Если старшее поколение, воспитанное не пришельцами, не на Марсе и не в Америке, а своими родителями и здесь, на этой грешной многострадальной земле, родителями, которые представляют часто честных советских тружеников, переживших тяжелые годы вместе со страной, так вот это поколение где-то глубоко в душе совестится того, что сделало и делает со страной, а образование позволяет ему демагогией прикрывать свое бесстыдство и одновременно успокаивать свою совесть, то новое поколение, уже пресыщенное полуобразованное, не утруждает себя и этим, оно ведь не разворовывало страну, оно «законно» владеет положением, деньгами, властью… Зрелище печальное и безнадежное. Для этих людей все остальные - неудачники. Эти уже волками будут вгрызаться в «свое право» собственности, уже узаконенное родителями как священное, эти с оружием в руках, в крайнем случае, будут отстаивать его. Самое страшное, что это абсолютно невежественное поколение, не представляющее, откуда берутся капиталы, откуда берутся доходы и прибыль, о совести мы не говорим, она базируется на абсолютной уверенности, что богат - деятельный человек.

Ключевым понятием, независимо то того, что «пролетариат выродился», ему на смену приходит другая, трудноопределимая, потому не осознанная и не осознающая себя движущая сила истории, по-прежнему, остается понятие «труда». Забегая вперед, поясню, что никто никогда и не ожидал «скачка» в будущее свободы, тем более, на том уровне развития производительных сил, который имела отсталая аграрная Россия. Интересно, как намеренно разводит Лукач понятия «морали» и «права», при этом ведь отдавая себе отчет, что «развести» их невозможно. В понятие права он вкладывает смысл принуждения, морали – сознательность. То, на чем зиждется производство, - это, прежде всего, дисциплина труда. Экономическое «принуждение» не отторжимо от правового и морального. Почему бы нам, в противном случае, не воровать и не обманывать? Собственно, воруют и обманывают все,  все так живут, чем же я хуже?...

Так вот, вопрос стоит о сознательной трудовой дисциплине, на что и уповали марксисты. Мы наталкиваемся на парадокс, который в силу своей субъективной природы и становится самым «слабым» звеном в марксизме. На определенном этапе развития производительных сил принуждение при социализме столь же необходимо, как и при капитализме. Разница в «свободном выборе» рабочим классом этого принуждения, то есть сознательном, или моральном, по Лукачу. Все прекрасно понимают, что это невозможно. Здесь и возникает грандиозная фигура Ильича – только партия, представленная наиболее сознательным слоем рабочего класса (или интеллигенции, осознающей свою роль и с развитым чувством справедливости) может «направить» его в будущее. Отсюда основная роль партии – «просвещенческо-пропагандистская». Организационные вопросы партии отчасти отражают ее целеполагающую роль и являются калькой возможной тактики строительства государства.

А вот эту цитату из «молодого» Маркса привожу полностью, она очень содержательна:

«Так в оформившемся пролетариате практически закончено отвлечение от всего человеческого, даже от видимости человеческого, так как в жизненных условиях пролетариата все жизненные условия современного достигли высшей точки бесчеловечности[1]; так как в пролетариате человек потерял самого себя, однако вместе с тем не только обрел теоретическое сознание этой потери, но и непосредственно вынужден к возмущению против этой бесчеловечности велением неотвратимой, не поддающейся уже никакому приукрашиванию, абсолютно властной нужды, этого практического выражения необходимости, то ввиду всего этого пролетариат может и должен себя освободить. Но он не может освободить себя, не уничтожив своих собственных жизненных условий, не уничтожив всех бесчеловечных жизненных условий современного общества, сконцентрированных в его собственном положении».

Последнее в принципе невозможно было на определенном этапе развития нашего общества. Бесчеловечность может приводить только к слепому бунту, который крушит все, что составляет эти условия, т.е. по сути, крушит «кажимость». Бесчеловечность – основа отчаянья[2], от которого спасает солидарность, основанная на сострадании[3]. Уникальная способность к диалектическому осмыслению развития общества постоянно и моментально заставляла Ильича менять тактику, но способность эта была уникальна. «Сознанием» пролетариата (сам он им не может обладать в силу именно своего положения), которое и должно было стать основой дисциплины труда, что только и могло привести к скачку в развитии производительных сил и освободить рабочего от непосильного и бесчеловечного труда, и должна была явиться партия. Однако произошло нечто другое…

Итак, мы никуда не можем деться от необходимости трудиться. Ежедневный тяжелый труд в просыпающемся сознании может породить только ощущение бессмысленности жизни, в которой ничего не может измениться в обозримом будущем. День тупо трудиться, вечер тупо отдыхать (или пить). Первые годы энтузиазма сменяются апатией, сомнениями и разложением. «Экономическое принуждение» теряет свою роль, и власть скатывается к принуждению «правовому», о чем тоже предупреждает Лукач уже в 1919 году. «Правовое пролетарское» принуждение уравнивает всех и оборачивается бесправием для личности. Пролетариат еще более выявляет свою «бесчеловечную» сущность, о которой и говорит Маркс. Но почему партия срастается с государственной властью, перестает быть «сознанием пролетариата», контролером власти. Ведь Сталин и становится выразителем этого абстрактного сознания пролетариата. Неудивительно, что в абстракциях теряется и обесценивается личность, а стало быть, и жизнь человека как таковая. Устояла Империя. В этих условиях невозможно говорить о культуре труда. Об интенсивности – да, основана ли она на энтузиазме масс или на насилии. Но мы одиноки в этом мире. Война «обосновывает» и то и другое… и оправдывает. Возлагать ответственность на партию или на человека просто смешно.

Но у Маркса есть еще одно удивительное замечание. Богатство человека определяется наличием свободного времени, а потребности человека, удовлетворение которых и возвращает человека к самому себе, не ограничиваются удовлетворением физических нужд человека. В том-то и дело, что любой мыслящий человек никогда не спутает физическое удовлетворение или наслаждение с удовлетворением духовных потребностей, о которых сегодня вообще речи не идет. Но для чего человеку нужно свободное время, это богатство? - чтобы полнее развивать свой творческий потенциал. А вот это понятие уже непосредственно примыкает к понятию культуры труда. Творчество – вот сфера, где и лежит необходимость и возможность удовлетворения духовных потребностей, не в религии, не в просиживании в театрах или на концертах и причмокивании, ах, как это очаровательно, гениально. Вздор все это. На «вершине» культура рафинирована, беспола и бесплодна, для  людей, которых уже ничто не возбуждает, кроме этой искусственности. Осваиваемые буржуазной культурой достижения выдающихся людей, вписываются в систему ценностей только после кастрации, когда истинно духовное и демократическое содержание, противостоящее пошлости, низости особенно мелкого буржуа, выхолощено. Как оперы Верди были символом борьбы итальянского народа за независимость и демократию, а арии из опер знал народ и распевал на баррикадах, как философия Фихте звучала призывом к борьбе с Наполеоном, а творчество всех выдающихся писателей России, не было ли оно устремлено к мечте о более справедливом обществе? Господи, уму непостижимо, как могут наслаждаться нынешние эстеты книгами Гоголя, Толстого, Достоевского (если не в форме извращенного самолюбования хотиненковского типа с низведением гения до своего ничтожества), если каждое движение их пера брызжет презрением к тем ценностям, которыми живут те самые эстеты. А в творческом труде? Почему же мы вновь сталкиваемся с проблемой? Став сырьевым придатком Европы, растеряв с таким трудом накопленный интеллектуальный и духовный потенциал, мы вынуждены замалчивать эти аспекты проблемы. Не способные удовлетворить эти потребности, мы, если не сможем их замолчать, то исказим их суть. Но воспитание духовных потребностей также является трудом, культуру которого необходимо возделывать постоянно, а это – уже вопрос индивидуальной совести носителей культуры как таковой, но совесть свою они уболтали быстрее, чем можно было ожидать. Но самым уникальным и ключевым понятием становится понятие «потребности в труде». Приходишь в ужас, общаясь с выпускниками гуманитарных ВУЗов, насколько же извращено сознание. Еще тяжелей думать (а это похуже тяжелого физического труда) о том, что им преподают люди, с которыми ты учился. Мне помнится, что им были не чужды ценности, на которых мы воспитывались. Плохо всматривался…

Итак, отметим первое: независимо от способа производства, независимо от декларируемого строя, существуют совершенно объективные законы Системы, которым с необходимостью подчиняется индивидуальная или партийная Воля.

Говорить о пролетариате и крестьянстве на сегодняшний день – бесперспективно. В наличии – их полное разложение, носящее, пожалуй, объективный характер. Пролетариат не может быть движущей силой, а его «сознание» в виде коммунистической партии может носить только ограниченный консолидирующий характер. К тому же, мы видели, что в ней самой заложено то противоречие, которое и привело ее к полному вырождению и разложению в лице Горбачева, Ельцина, Росселя и т.д. Молодых правителей упрекнуть в этом нельзя – они «вынуждены» отстаивать вымороченные ценности, переданные им по наследству. Те, кто отказывается от этого «наследства», уходят или вычеркиваются.

Но наряду с этим в развитие мировой истории все отчетливей и грубее вторгается другая сила. Это экономически зависимые страны третьего мира, дающие дешевое сырье и дешевую рабочую силу. Россия может уповать только на приток дешевой рабочей силы с Востока и на экспорт сырья. Других источников «стабильности», которую видят, пожалуй, только наши политики и бизнесмены, - нет и не видно. Причем, если эксплуатация сырьевой базы носит абстрактный характер, записываемый на счет следующих поколений, то жестокая эксплуатация иноземной рабочей силы – конкретна. В основе – нужда, страдание и унижение, т.е. то, что осознать может только тот, кто в это положение попадает.

Но вернемся к предыдущим нашим выводом. А именно, что ислам с необходимостью должен поддерживаться политикой и капиталом развитых стран, что ислам – единственное средство удержать в колониальном зависимом состоянии страны третьего мира. Грубо говоря, исламом западного разлива "закрыли" сознание миллионов от проникновения в него каких-либо социальных теорий, в частности, и марксизма (в этом смысле очень поучительны теории мусульманских коммунистов в России). С другой стороны, при неразвитых капиталистических отношениях стран - сырьевых придатков нет никакой другой консолидирующей силы, способной что-то изменить, кроме ислама. Мы натыкаемся на забавный парадокс. В исламе – безысходность, в нем же и надежда… Но насколько же есть надежда в пробуждении того сознания, о котором мы говорили, в обездоленных людях, у которых-то надежд нет. Индивидуально, при условии принятия правил игры больших, ты можешь влиться и раствориться в западном образе жизни, - другого не дано. Трудно себе представить, что станет с миром, обрети Восток самостоятельность… Но ведь для этого нужно что-то делать. Но если нет культуры труда? Ведь Восток был развращен возможностью жить, «предоставляя» право трудиться другим… Но бедность неработающего человека или уповающего на милосердие всевышнего не вызывает даже сочувствия. Возможно, возможно, что мировая идеологическая война, а с другой стороны, и надежда на что-то новое в узелке, запутанном, туго скрученном лежат в таинственных глубинах Ислама. Но мы не раз наблюдали, как прогрессивная роль религии скоро вырождается в нечто совершенно противоположное. И все же ключевым понятием, я полагаю, по-прежнему, остается понятие труда, соответственно, понуждения к труду, принуждения к труду, потребности в труде. Роль воспитания – развивать потребность к труду, совесть, которая понуждает к труду, не терпя принуждения.

Прежде чем «даровать» надежду, ее надо «обрести»…

Знаете, на днях думал о возможных судьбах, о духовном сомнительном богатстве расцветающего, милого, в принципе, поколения, и привиделось мне нечто странное… Не спится и Медведеву, с боку на бок поворачивается, кряхтит, лапу посасывает, думать особо не думается сильно, не тому учили, считает, да и тут-то сосчитает до сотни, а далее только тысячами. До тысячи дошел, перешел на сотню тысяч, но на миллиарде сбивается. А беспокоит-то вот что. Давеча обещания давал, что в России будут жить хорошо, добьётся он этого, да как добьётся-то только? ведь воруют и работать-то никто уже не только не хочет, но и не может. А ведь так подмывало сказать, – в России жить честно будут, - забывается он в дрёме. И тут же просыпается в холодном поту, когда его берут под белы рученьки и отводят в сумасшедший дом. А какие простые слова «жить честно и трудом своим зарабатывать деньги», а как дико это звучит, прости Господи… На следующее утро он как заведенный талдычит «наше общество социальное», - Господи, кто же его этому учил, - а государство правовое… Вот здесь-то и вспоминаешь вновь Лукача, в таком «правовом государстве» нет места морали, оно аморально. А если они построят это правовое государство, полагаю, что свет познакомится с очередной модификацией того режима, который некогда назывался царизмом, потом сталинизмом, а далее…

 Рустам Бикбов. 14 февраля 2009 г.

[1] Подчеркнуто мною – Р.Б.

[2] Отчасти поэтому я возвращаюсь к Киркегору.

[3] А здесь – к Шопенгауэру.

Хождения по тупикам исторического сознания.

Привет, Женя. Заставили-таки твои заметки заглянуть в «Хожения», да и в комментарии к ним. Что ж ход интересный. Попробую обострить ситуацию. Шахматы, не помнишь ли, кем завезены на Русь? Славное ведь время было, когда вечерком я заглядывал к тебе в гости. Пока ты заваривал чай, я расставлял фигуры. Шахматы расставлены, чай разлит. Садимся за стол, попыхивая сигаретками, потягивая чаёк, неторопливо делаем первые ходы и начинаем беседу о литературе, особый вкус которой придавала полная безответственность за свои размышления, и не важно, что не хвалил нас никто, зато никто и не ругал… Жили все бедно, надеялись на что – не понятно, а вот мысль и фантазия чувствовали себя, пожалуй, повольнее, нежели сегодня. Жить стали побогаче, а мысль-то стала, пожалуй, похудосочнее. Ну, да и бог с ним. Мой ход, говоришь… Ну, кто о чем, а вшивый о бане. Так вот и посмотрим на соседей на наших – Казанское ханство. Занимательней, чем Михаил Худяков, падение Казани никто, пожалуй, не описывал. Этакое искусственное образование, а потому абсолютно рыхлое, с ориентацией власть и капиталы придержащего люда то на Москву, то на Астрахань, то на Крым и Турцию. Большая ярмарка, где конкурирует торговые «партии». Религиозные особенности сориентированы на торговые. А какие татарские вкрапления на Руси: и Касимов с Мещерой, и московская администрация. Тверь - позападнее, то ли литовское, то ли московское, то ли новгородское, то ли татарское влияние, и не разберешь сначала толком. Смутный 15-й век, равновесный, хотелось бы побольше тяпнуть, да сосед не дает, не поймешь – то ли мир такой конфликтный, то ли войны такие - с оглядкою.

Каким же купец мог быть в ту пору? Лурье пишет: не надо делать дипломата и «торгового разведчика» из грешного Афанасия». Но позвольте, нужно ли иметь характер авантюриста купцу? Несомненно! Мужественный ли это человек? Еще бы! Да мужества мало, а мужество то должно быть умным, невесть куда направляемся, к чужим, малоизвестным да малопонятным людям. Не о качествах ли разведчика и дипломата идет речь? Когда и купцом-то наш Афанасий оказался никчемным. Вот и получается неразрешимой загадка, когда Афанасий не на север отправился после того, как потерял все, а - на юг. Кем же пригрет был, кем приласкан? А там и совсем непонятные метания и по Персии, и по Индии, и по Аравии. И ведь ничего, не обрезали, не убили. А всё как-то ему везет. Но возвращаясь из Индостана, где усобица, туда-то и туда-то не едет. Нет пути на Хорасан, на Чаготай нет, на Багдад - тоже нет, Бахрейн, Йезд – нет пути: «повсюду усобица побывала». Потому закона там не жди, и покровителя – тоже? К тому еще замечу: «На Мекку пойти – значит, принять веру бессерменскую». Но возьмем сведения его о войсках. Поверим ли? Это не барыши или убытки считать. Ведь не верю ему, что там сто, а там тысяча. А Москве (не Руси еще, Тверь-то тоже себя русским центром почитает) много ли дают эти «знания». Шибко сомневаться приходится. Позже писано, да и наобум почти. А с другой стороны, не думается мне, что тверские грамоты защищали столь далеко от земли тверской, а «хорасанец», слово замолвивший… А «жеребец» уж совсем как живой, точно водит за собой купца. А отобрали, так и без него не пропадем. Еще и дальше пойдем. А среди индусов уж совсем благодать, и кормят и поят белого человека и почет всяческий, а если обрюхатишь темнокожую красавицу, так чуть ли не озолотят. А может, так он прирабатывал, разведывая то для одних, то для других, то для своего интереса и чувства ради? Ведь не выжить иначе. А и жить-то хотелось бы, пущай с малым, но интересом. Другую рассмотрим сторону. Кто же донес до нас грамоты его? Никак церковники? Какую еще ересь нужно написать, чтоб сожгли да сплюнули?

Чем ведь поражает до сих пор повествование – постоянным покаянием, и слог ярок и гладок. Вот другой вопрос – отпадал ли нет от веры истинной наш купец? А строк ведь немало вопросу уделено было. А по мне, сколько раз нужно было отпасть, столько раз и отпадал. Отсюда, по-вашему, сколько же раз возвращался? Думаю, столько же. При первой же опасности, кем нужно было предстать – мусульманином или христианином – тем и представлялся Юсуф-Офонасей. Небезынтересны сопоставления размышлений Афанасия и «русских» еретиков 15 века. А размышления те сводятся к тому, что коли нет справедливости, то и вера несправедлива. Вот значит как. «Пусть устоится Русская земля, - пишет Никитин, - а то мало в ней справедливости». Отпадал и возвращался, и каялся, и двигался дальше. Предавал ли? Но ведь прощен. Сила раскаянья делает веру его изумительной. И рука ортодокса не смеет предать огню эти бесценные документы. Да и поправить, решаясь, не решается. Но могла ли тоска человека в то время еще и «неустоявшуюся» Русь превратить в столь яркий образ? Ведь гляди ж ты, рассказывая о чужих и далеких странах, о Руси упомянув пару раз, сколь близкой сделал ее лишь силой тоски своей.

А вот еще что отмечает Лурье: Никитин пришел «к своеобразному синкретическому монотеизму, признавая критерием «правой веры» только единобожие и моральную чистоту». О моральной чистоте пусть каждый сам для себя поразмыслит. О покаянии же мы упоминали. Вспомним же яркие фантазии Гумилева и Покровского. Итак, весьма дифференцированная политика в первой половине 14 века, проводимая ханом Узбеком в отношении золотоордынских земель и русских. На Руси поддержано православие. Церковь освобождена от налогов, становится самым крупным землевладельцем, под ее покровом постепенно на Руси утверждается крепостное право. Княжеская, или зачатки государственной власти немощны еще. Русь скрепляет церковь, помогая ханам управлять территорией. Для Золотой Орды неприемлем русский, не обращенный в православие. И почему порою силой не помогать «закреплять» русских, «закрепощать», и «крестить». Крестьянин, крещеный, крепостной – логика становления государства российского. А в Золотой Орде чуть ли не насильственно утверждается ислам. По мере укрепления государственной власти формируются догматы. Итак, само обращение в веру – первое закрепощение русского человека и право русским называться. Религия приобретает статус государственной и с нее снимается обязанность «закрепощать», когда государство способно на себя взять полномочия закрепощения и узаконивает крепостное право, но уже не в пользу Золотой Орды, а для себя, оставляя церкви «духовную» сферу. Широкие полномочия церкви начинают тормозить развитие государства, и с этих пор начинаются непростые взаимоотношения государства и православной церкви, вспоминающей золотые времена служения интересам Золотой Орды, потому об Орде как о Золотой и вспоминают летописи, что, видно, много золота церковь от Орды имела. Но как только развитие государства и экономики требует более решительных реформ, которые непосредственно выводят на раскрепощение мысли, церковь вновь проявляет себя тормозящей силой. И государство вновь прибегает к силе, чтобы ограничить сферу влияния церкви. Это времена и Ивана Грозного, это и великий раскол, когда два мордовских мальчика подросли чуть, да остепенились, да церковь русскую уму разуму поучить решили, а особо - времена Петра Великого. Необходимо консервирующая роль церкви будет тонко, но крепко вплетена в логику развития государства. В периоды безыдейные, подобные нашим временам, государство с необходимостью прибегает к помощи церкви в попытках сохранить целостность национального сознания, тем самым признавая свое идейное банкротство.

Итак, что же мы видим. Зачем же так мусульманину-хану поощрять церковь и ее служителей. Не могла она самостоятельно «устояться», а государство раздробленно и бессильно противостоять организованной Орде. Но, стало быть, и религиозное сознание «устоявшимся» быть не могло. Оно вырабатывало универсальные методы закрещения-закрепощения народа. Купеческое сословие только и могло обеспечить тот излишек времени, который и позволял формироваться православной элите и идее. Вернемся к Никитину – самый дешевый торговый путь – Волга. Самый близкий партнер Казань, вокруг которой и формировался особый «язык» экономических взаимоотношений. И я полагаю, что договариваясь с партнером, я мог вместе с ним зайти и в мечеть и справить молитву, как и он, вероятно, не гнушался православных «становящихся» обрядов. Формирование государства и государственного сознания шло рука об руку с формированием религиозного сознания. Основа была одна – единобожие и ряд общих для всех правил. «Расчленение» может происходить только внутри государства, на противопоставлении. «Хождение» Афанасия Никитина – потрясающий памятник Тайне формирования или становления патриотического и религиозного сознания. Не менее потрясающий символ нашла и советская культура: серп и молот, «скрещенные» полумесяц и крест, вписанные в пятиконечную звезду. Что касается ислама, конечно, он является инструментом колониальной политики. Никакая сила, кроме ислама, не способна удерживать в невежестве и подчинении народы, которые беспощадно эксплуатируются западной цивилизацией. Отчасти «борьба за независимость» - это «борьба с исламом», который поддерживается западным капиталом. Иначе, никогда не сформируется самостоятельная государственная мысль, только она может востребовать развитие культуры и науки.

Рустам Бикбов. 31 января.

P.S. Не удержался. Стыдно стало за плохое знание истории. Без надежды восполнить столь существенные пробелы, просто заглядываю в интернет. Противоречия, с которыми я сталкиваюсь, просматривая статьи по истории Твери, позволяют остаться при своих предположениях. «В XIV веке в обстановке непрекращающейся борьбы с Москвой… Выступая с конца XIII века активным противником Орды, Тверь вплоть до второй половины XV века подвергалась неоднократным ударам монголо-татар и Москвы. (…) В этой борьбе Тверь постепенно утрачивала первенствующее положение среди древних княжеств в Северо-Восточной Руси. (…) Антиордынская[1] политика тверских князей способствовала росту политического авторитета Твери. Жители Твери одними из первых поднялись на вооруженную борьбу против Орды: в 1317 году они разбили войско татарского военачальника Кавгадыя и московского князя Юрия в битве у деревни Бартенево. (…) В 1320 княжна Анна женила своего старшего сына Дмитрия на Марии, дочери великого князя литовского Гедимина. С этого времени установились связи Твери с Литвой, которые не прекращались вплоть до 1485 года.

О литовских татарах разговор особый. Не останавливаясь на этом, для интересующихся даю несколько ссылок в конце текста.

В 1327 году в Твери вспыхнуло мощное антиордынское восстание. С помощью московского князя Ивана Калиты оно было жестоко подавлено, Тверь разорена. Этот разгром явился началом упадка политического влияния Твери. В 1375 году московский князь Дмитрий Иванович (Донской) с большим войском не смог взять Тверь. (…) В первой половине XV века при Борисе Александровиче Тверь пережила последний взлёт своего могущества как центр самостоятельного княжества. (…) В 1485 году московские войска заняли Тверь, князь Михаил Борисович бежал в Литву. Тверское княжество прекратило самостоятельное политическое существование и вошло в состав складывавшегося Русского централизованного государства». Не так уж плохо, или, может, патриоты хотели бы влиться в Речь Посполитую, а не в Московию. Тверь должна была быть взята Москвою, важно ли сегодня, что Москва, преследуя эту цель, выступала в союзе с «татарами»? Все авторы сходятся в том, что первые мусульмане-татары появились в Тверском крае в 15 в. на территории нынешнего Бежецкого р-на в связи с переходом мещерских (касимовских) князей и мурз на службу к московскому князю Ивану III. Соображал Ванька, к Твери поближе землицу дать, будет на кого опереться. И сказала Москва: нет, с татарами Русь собирать хочем и будем, с братьями нашими, мусульманами, нас, православных поддержавших, не с Литвой ведь. И сказали татары: с Москвой строить государство будем, по-татарски крепкое, не зря же столько усилий потратили, чтоб закрепостить и крестить, чтоб народ зачать да выносить русский, а Казань продаст, как не раз было, крымчакам или туркам, или еще кому, больно люда разного много там, не поймешь какого – то ли крымчаки, то ли турки, то ли ногайцы, то ли узбеки, то ли сибиряки, и каждый в свою сторону смотрит, нет надежи на люд этот пернатый, не поймешь, какой такой национальности… Пройдут годы, как татары в свое время поощряли православие, чтоб «крепостить» люд русский, поймут российские мужи государственные, и не только мужи, прозорливая Катерина однажды вступит на престол, поймёт после восстания самозванца Пугачёва, что всколыхнет татарский и башкирский люд, что поощрять надобно мулл жадных, чтоб в темноте да в крепости татар простых держали, чтоб править сподручнее было. Вот такая история. Разведчиком был тверской купец Никитин, Москвы и татар лазутчиком, путь, правда, шибко длинный проделать пришлось, но чувствовал хлопец, сочтены дни Твери гордой, на Литву озирающейся. Государственного, не купеческого, ума немалого был Афанасий Никитин, далеко ходил, еще дальше смотрел. Ваш ход, сударь.

Рустам. 1-2 февраля 2009.

[1] Читай – антимосковская, или антирусская.

* Ссылки на сайты по литовским татарам и исламу в Литве:

tatarskynovosti.ru/zarubeg/01-01-2009/91/index.html

miris.eurac.edu/mugs2/do/blob.pdf

Хождения по тупикам исторического сознания.

Привет, Женя. Заставили-таки твои заметки заглянуть в «Хожения», да и в комментарии к ним. Что ж ход интересный. Попробую обострить ситуацию. Шахматы, не помнишь ли, кем завезены на Русь? Славное ведь время было, когда вечерком я заглядывал к тебе в гости. Пока ты заваривал чай, я расставлял фигуры. Шахматы расставлены, чай разлит. Садимся за стол, попыхивая сигаретками, потягивая чаёк, неторопливо делаем первые ходы и начинаем беседу о литературе, особый вкус которой придавала полная безответственность за свои размышления, и не важно, что не хвалил нас никто, зато никто и не ругал… Жили все бедно, надеялись на что – не понятно, а вот мысль и фантазия чувствовали себя, пожалуй, повольнее, нежели сегодня. Жить стали побогаче, а мысль-то стала, пожалуй, похудосочнее. Ну, да и бог с ним. Мой ход, говоришь… Ну, кто о чем, а вшивый о бане. Так вот и посмотрим на соседей на наших – Казанское ханство. Занимательней, чем Михаил Худяков, падение Казани никто, пожалуй, не описывал. Этакое искусственное образование, а потому абсолютно рыхлое, с ориентацией власть и капиталы придержащего люда то на Москву, то на Астрахань, то на Крым и Турцию. Большая ярмарка, где конкурирует торговые «партии». Религиозные особенности сориентированы на торговые. А какие татарские вкрапления на Руси: и Касимов с Мещерой, и московская администрация. Тверь - позападнее, то ли литовское, то ли московское, то ли новгородское, то ли татарское влияние, и не разберешь сначала толком. Смутный 15-й век, равновесный, хотелось бы побольше тяпнуть, да сосед не дает, не поймешь – то ли мир такой конфликтный, то ли войны такие - с оглядкою.

Каким же купец мог быть в ту пору? Лурье пишет: не надо делать дипломата и «торгового разведчика» из грешного Афанасия». Но позвольте, нужно ли иметь характер авантюриста купцу? Несомненно! Мужественный ли это человек? Еще бы! Да мужества мало, а мужество то должно быть умным, невесть куда направляемся, к чужим, малоизвестным да малопонятным людям. Не о качествах ли разведчика и дипломата идет речь? Когда и купцом-то наш Афанасий оказался никчемным. Вот и получается неразрешимой загадка, когда Афанасий не на север отправился после того, как потерял все, а - на юг. Кем же пригрет был, кем приласкан? А там и совсем непонятные метания и по Персии, и по Индии, и по Аравии. И ведь ничего, не обрезали, не убили. А всё как-то ему везет. Но возвращаясь из Индостана, где усобица, туда-то и туда-то не едет. Нет пути на Хорасан, на Чаготай нет, на Багдад - тоже нет, Бахрейн, Йезд – нет пути: «повсюду усобица побывала». Потому закона там не жди, и покровителя – тоже? К тому еще замечу: «На Мекку пойти – значит, принять веру бессерменскую». Но возьмем сведения его о войсках. Поверим ли? Это не барыши или убытки считать. Ведь не верю ему, что там сто, а там тысяча. А Москве (не Руси еще, Тверь-то тоже себя русским центром почитает) много ли дают эти «знания». Шибко сомневаться приходится. Позже писано, да и наобум почти. А с другой стороны, не думается мне, что тверские грамоты защищали столь далеко от земли тверской, а «хорасанец», слово замолвивший… А «жеребец» уж совсем как живой, точно водит за собой купца. А отобрали, так и без него не пропадем. Еще и дальше пойдем. А среди индусов уж совсем благодать, и кормят и поят белого человека и почет всяческий, а если обрюхатишь темнокожую красавицу, так чуть ли не озолотят. А может, так он прирабатывал, разведывая то для одних, то для других, то для своего интереса и чувства ради? Ведь не выжить иначе. А и жить-то хотелось бы, пущай с малым, но интересом. Другую рассмотрим сторону. Кто же донес до нас грамоты его? Никак церковники? Какую еще ересь нужно написать, чтоб сожгли да сплюнули?

Чем ведь поражает до сих пор повествование – постоянным покаянием, и слог ярок и гладок. Вот другой вопрос – отпадал ли нет от веры истинной наш купец? А строк ведь немало вопросу уделено было. А по мне, сколько раз нужно было отпасть, столько раз и отпадал. Отсюда, по-вашему, сколько же раз возвращался? Думаю, столько же. При первой же опасности, кем нужно было предстать – мусульманином или христианином – тем и представлялся Юсуф-Офонасей. Небезынтересны сопоставления размышлений Афанасия и «русских» еретиков 15 века. А размышления те сводятся к тому, что коли нет справедливости, то и вера несправедлива. Вот значит как. «Пусть устоится Русская земля, - пишет Никитин, - а то мало в ней справедливости». Отпадал и возвращался, и каялся, и двигался дальше. Предавал ли? Но ведь прощен. Сила раскаянья делает веру его изумительной. И рука ортодокса не смеет предать огню эти бесценные документы. Да и поправить, решаясь, не решается. Но могла ли тоска человека в то время еще и «неустоявшуюся» Русь превратить в столь яркий образ? Ведь гляди ж ты, рассказывая о чужих и далеких странах, о Руси упомянув пару раз, сколь близкой сделал ее лишь силой тоски своей.

А вот еще что отмечает Лурье: Никитин пришел «к своеобразному синкретическому монотеизму, признавая критерием «правой веры» только единобожие и моральную чистоту». О моральной чистоте пусть каждый сам для себя поразмыслит. О покаянии же мы упоминали. Вспомним же яркие фантазии Гумилева и Покровского. Итак, весьма дифференцированная политика в первой половине 14 века, проводимая ханом Узбеком в отношении золотоордынских земель и русских. На Руси поддержано православие. Церковь освобождена от налогов, становится самым крупным землевладельцем, под ее покровом постепенно на Руси утверждается крепостное право. Княжеская, или зачатки государственной власти немощны еще. Русь скрепляет церковь, помогая ханам управлять территорией. Для Золотой Орды неприемлем русский, не обращенный в православие. И почему порою силой не помогать «закреплять» русских, «закрепощать», и «крестить». Крестьянин, крещеный, крепостной – логика становления государства российского. А в Золотой Орде чуть ли не насильственно утверждается ислам. По мере укрепления государственной власти формируются догматы. Итак, само обращение в веру – первое закрепощение русского человека и право русским называться. Религия приобретает статус государственной и с нее снимается обязанность «закрепощать», когда государство способно на себя взять полномочия закрепощения и узаконивает крепостное право, но уже не в пользу Золотой Орды, а для себя, оставляя церкви «духовную» сферу. Широкие полномочия церкви начинают тормозить развитие государства, и с этих пор начинаются непростые взаимоотношения государства и православной церкви, вспоминающей золотые времена служения интересам Золотой Орды, потому об Орде как о Золотой и вспоминают летописи, что, видно, много золота церковь от Орды имела. Но как только развитие государства и экономики требует более решительных реформ, которые непосредственно выводят на раскрепощение мысли, церковь вновь проявляет себя тормозящей силой. И государство вновь прибегает к силе, чтобы ограничить сферу влияния церкви. Это времена и Ивана Грозного, это и великий раскол, когда два мордовских мальчика подросли чуть, да остепенились, да церковь русскую уму разуму поучить решили, а особо - времена Петра Великого. Необходимо консервирующая роль церкви будет тонко, но крепко вплетена в логику развития государства. В периоды безыдейные, подобные нашим временам, государство с необходимостью прибегает к помощи церкви в попытках сохранить целостность национального сознания, тем самым признавая свое идейное банкротство.

Итак, что же мы видим. Зачем же так мусульманину-хану поощрять церковь и ее служителей. Не могла она самостоятельно «устояться», а государство раздробленно и бессильно противостоять организованной Орде. Но, стало быть, и религиозное сознание «устоявшимся» быть не могло. Оно вырабатывало универсальные методы закрещения-закрепощения народа. Купеческое сословие только и могло обеспечить тот излишек времени, который и позволял формироваться православной элите и идее. Вернемся к Никитину – самый дешевый торговый путь – Волга. Самый близкий партнер Казань, вокруг которой и формировался особый «язык» экономических взаимоотношений. И я полагаю, что договариваясь с партнером, я мог вместе с ним зайти и в мечеть и справить молитву, как и он, вероятно, не гнушался православных «становящихся» обрядов. Формирование государства и государственного сознания шло рука об руку с формированием религиозного сознания. Основа была одна – единобожие и ряд общих для всех правил. «Расчленение» может происходить только внутри государства, на противопоставлении. «Хождение» Афанасия Никитина – потрясающий памятник Тайне формирования или становления патриотического и религиозного сознания. Не менее потрясающий символ нашла и советская культура: серп и молот, «скрещенные» полумесяц и крест, вписанные в пятиконечную звезду. Что касается ислама, конечно, он является инструментом колониальной политики. Никакая сила, кроме ислама, не способна удерживать в невежестве и подчинении народы, которые беспощадно эксплуатируются западной цивилизацией. Отчасти «борьба за независимость» - это «борьба с исламом», который поддерживается западным капиталом. Иначе, никогда не сформируется самостоятельная государственная мысль, только она может востребовать развитие культуры и науки.

Рустам Бикбов. 31 января.

P.S. Не удержался. Стыдно стало за плохое знание истории. Без надежды восполнить столь существенные пробелы, просто заглядываю в интернет. Противоречия, с которыми я сталкиваюсь, просматривая статьи по истории Твери, позволяют остаться при своих предположениях. «В XIV веке в обстановке непрекращающейся борьбы с Москвой… Выступая с конца XIII века активным противником Орды, Тверь вплоть до второй половины XV века подвергалась неоднократным ударам монголо-татар и Москвы. (…) В этой борьбе Тверь постепенно утрачивала первенствующее положение среди древних княжеств в Северо-Восточной Руси. (…) Антиордынская[1] политика тверских князей способствовала росту политического авторитета Твери. Жители Твери одними из первых поднялись на вооруженную борьбу против Орды: в 1317 году они разбили войско татарского военачальника Кавгадыя и московского князя Юрия в битве у деревни Бартенево. (…) В 1320 княжна Анна женила своего старшего сына Дмитрия на Марии, дочери великого князя литовского Гедимина. С этого времени установились связи Твери с Литвой, которые не прекращались вплоть до 1485 года.

О литовских татарах разговор особый. Не останавливаясь на этом, для интересующихся даю несколько ссылок в конце текста.

В 1327 году в Твери вспыхнуло мощное антиордынское восстание. С помощью московского князя Ивана Калиты оно было жестоко подавлено, Тверь разорена. Этот разгром явился началом упадка политического влияния Твери. В 1375 году московский князь Дмитрий Иванович (Донской) с большим войском не смог взять Тверь. (…) В первой половине XV века при Борисе Александровиче Тверь пережила последний взлёт своего могущества как центр самостоятельного княжества. (…) В 1485 году московские войска заняли Тверь, князь Михаил Борисович бежал в Литву. Тверское княжество прекратило самостоятельное политическое существование и вошло в состав складывавшегося Русского централизованного государства». Не так уж плохо, или, может, патриоты хотели бы влиться в Речь Посполитую, а не в Московию. Тверь должна была быть взята Москвою, важно ли сегодня, что Москва, преследуя эту цель, выступала в союзе с «татарами»? Все авторы сходятся в том, что первые мусульмане-татары появились в Тверском крае в 15 в. на территории нынешнего Бежецкого р-на в связи с переходом мещерских (касимовских) князей и мурз на службу к московскому князю Ивану III. Соображал Ванька, к Твери поближе землицу дать, будет на кого опереться. И сказала Москва: нет, с татарами Русь собирать хочем и будем, с братьями нашими, мусульманами, нас, православных поддержавших, не с Литвой ведь. И сказали татары: с Москвой строить государство будем, по-татарски крепкое, не зря же столько усилий потратили, чтоб закрепостить и крестить, чтоб народ зачать да выносить русский, а Казань продаст, как не раз было, крымчакам или туркам, или еще кому, больно люда разного много там, не поймешь какого – то ли крымчаки, то ли турки, то ли ногайцы, то ли узбеки, то ли сибиряки, и каждый в свою сторону смотрит, нет надежи на люд этот пернатый, не поймешь, какой такой национальности… Пройдут годы, как татары в свое время поощряли православие, чтоб «крепостить» люд русский, поймут российские мужи государственные, и не только мужи, прозорливая Катерина однажды вступит на престол, поймёт после восстания самозванца Пугачёва, что всколыхнет татарский и башкирский люд, что поощрять надобно мулл жадных, чтоб в темноте да в крепости татар простых держали, чтоб править сподручнее было. Вот такая история. Разведчиком был тверской купец Никитин, Москвы и татар лазутчиком, путь, правда, шибко длинный проделать пришлось, но чувствовал хлопец, сочтены дни Твери гордой, на Литву озирающейся. Государственного, не купеческого, ума немалого был Афанасий Никитин, далеко ходил, еще дальше смотрел. Ваш ход, сударь.

Рустам. 1-2 февраля 2009.

[1] Читай – антимосковская, или антирусская.

* Ссылки на сайты по литовским татарам и исламу в Литве:

tatarskynovosti.ru/zarubeg/01-01-2009/91/index.html

miris.eurac.edu/mugs2/do/blob.pdf

О невозможности необходимого. Из архива.

 О невозможности необходимого.

Глава 1.

"Чудовищно, что человек сам по себе еще не целое! И чем сильнее его мечта стать целым, тем более он проклят судьбой, отдавшей его другому полу.”

Вы знаете, никакие проклятия, ни одна шпага в мире не могли заставить меня дрожать! Но вот она - женщина, которая меня любит, - ежедневно меня доводит до этого. Как ей удается? Я только вижу, что не в силах высмеивать то, что достойно осмеяния, что я мирюсь с тем, с чем нельзя мириться.”

М.Фриш  "Дон Жуан”

            Любовь невозможна. Да не смутит читателя, доверившегося мне, это странное начало, ибо в предлагаемых заметках я хочу выразить свое восхищение удивительным свойством человека верить в невозможное. Но, конечно же, чудом любовь называют только чудаки. Любовь есть невозможность, ставшая необходимостью. Или становящаяся таковой, или утверждающая себя необходимостью? Все определения в пределах ее власти - от лукавого. Так хочется думать. Бог молчит, ибо слово. Возможно, это и есть драма.

            И любовь в невозможной необходимости своей и в необходимой невозможности - такая банальная драма пола, выбор которого оказывается проблемой, хотя, казалось бы, природа об этом заботится сама. До поры до времени. Пока любовь не обернется войной, в которой не может быть компромиссов и одна из сторон должна быть уничтожена. Слабейшая, - заметит один из героев Стриндберга и укажет на мужчину, которого автор в итоге и отправит в сумасшедший дом, что, замечу, выглядит-то весьма трезво и предусмотрительно. В любом случае с поражением врага исчерпывается смысл борьбы, и победа оказывается пирровой, хотя иной оправдает это самоуничтожение детьми, и мы не будем ему возражать. Но попробуем быть последовательными. Вибрация пола при формировании человека, как можно предположить, в большинстве случаев завершается бессознательным выбором пола, именно того, который был предназначен природой. Но кажется, в жизни каждого человека существует более серьезный, осознанный и драматичный выбор пола. Впрочем, сам выбор выглядит не неким шагом, но процессом. А может, мгновение осознания необходимости этого сознательного выбора, как и ответственности за него сливается с бесконечностью жизни. В этом выборе мы, похоже, все одинаково и безусловно одиноки. И никуда не денешься от тривиального замечания, что любовь или стремление к ней наиболее остро дает почувствовать человеку его одиночество. Никуда не денешься от того, что любовь и любимая женщина более всего ставят под сомнение твою принадлежность к полу, вынуждая каждый раз вновь и вновь и часто очень болезненно выбирать свой пол. И каждый раз вновь обнаруживать, насколько он сомнителен, когда рядом нет выбирающего прямо противоположный. Единственный способ встретиться - разойтись, признав себя противоположностью, вместе с тем признав свою абсолютную зависимость от другого. Единственный способ примирения - признание этой войны, ее неизбежности. Выбор пола - выбор себя, а значит, права сказать, как права ответить. Этот выбор не может не быть трагичным, ибо раскалывает твое сознание и мир на две половины, на два неразрешимых противоречия. Этот выбор не может не быть трагичным, ибо обрекает тебя на осознанно принимаемое одиночество, но он и дарует тебе надежду его разрешить, найти того "врага”, который примет твой вызов, примет войну, чтобы разделить твою судьбу. И любовь предстает признанием своей неполноценности, своей абсолютной зависимости, абсолютным отрицанием свободы, ибо отныне "ты себе не принадлежишь”. Ты лишь форма, содержанием которой становится другой. Это признание - как смирение перед дарованным любовью страданием, ибо теперь ты открыт миру в другом, через другого.

            ...

            Неутешительно думать о том, что страдаешь не от внешних противоречий, а от своих собственных. Не женщина заставляет страдать тебя, а твое отношение к собственной чувственности. Не доступную женщину презираешь ты, а то, что ее доступность притягивает тебя, ставя под сомнения твои вкусы и принципы, а заодно и завышенную самооценку. Не недоступную женщину ты  стараешься уличить в неприемлемых тобою недостатках, а свой разум, неспособный справиться с твоей неуместной чувственностью. Мысль начинает чудить, чтобы не признавать своей слабости перед чувствами, и оказывается на грани распутства. И часто блестящий ум прячет свое бессилие за убедительной моралью. Никому или всем - вот, например, одна из его хитростей. Психология влюбленного часто бывает оригинальной: или только мне или кому угодно. И ты всегда обнаруживаешь в себе тирана, готового изнасиловать женщину, и раба, готового пресмыкаться перед женщиной. Душа твоя - лишь арена для борьбы этих чудовищ. Но в конечном итоге они борются против тебя. Это лишь разные маски одного и того же врага: отнять или вымолить, и в том и другом случае унизить себя. В глубине этого унижения тайна стыда, который столь же часто, как и поспешно, пытаются объяснить пресловутым лицемерием морали. Устоять же - возможно, и есть "остаться мужчиной”, сохранив свою честь, не опустившись до раба своей чувственности, призывающей поддаться искушению обладать женщиной насилием. Унижение же ты сам себе не простишь, и как только представится возможность, отомстишь за него.

            Я не говорю, что это возможно, но не берусь утверждать, что это невозможно. Возможно, это лишь вопрос, есть ли в тебе любовь и насколько ты способен принять ее. Ибо вот он - милый старый парадокс - менее всего может помочь тебе в этом выборе человек, которого ты любишь, но именно от него ты и ждешь помощи и признания. Только от него ты требуешь понимания без слов, без объяснений. Любовь как выбор одиночества, остаться один на один с единственным своим врагом - человеком, которого ты любишь. Здесь все подвластно неведомой неуправляемой стихии, самый счастливый сегодня - завтра может проснуться самым несчастным, самый несчастный вчера - завтра может оказаться самым счастливым, разумеется, при наличии представления о счастье и несчастье, представления, которое часто подвластно игре настроения, представления, зависимого от музыкальности человека. Любовь - не прихоть случая, но его душа, сам случай, утверждающий себя единственной необходимостью, неотвратимостью, Богом, да простит меня Господь. И с самым близким тебе человеком ты менее всего можешь быть откровенен, ибо не можешь не требовать от него понимания того, что является сокровеннейшей тайной твоей души. Ты требуешь от него того, чего никогда не потребуешь, не можешь потребовать от себя, а именно, в нем, через него понять себя. В этом мире все зависит от случая. Все - это случай, необходимость - ничто. И если ты проиграл, то тебя не оправдают никакие обстоятельства, а так хочется, до безумия ведь порой хочется всю ответственность списать на кого угодно, на что угодно, ну, в крайнем случае, назвать свой выбор ошибкой и попробовать исправить ее!

            Немного жаль, сказал бы я, что свои силы мы растрачиваем на эту бесконечную войну, в которой никогда не было и не будет победителей. Сколько боли, которой никто никогда никому не простит, которая разлучает, когда немыслима жизнь друг без друга. Как сильна надежда, что удастся избежать ответа и возмездия за все наши несправедливости. Спи, проклятая совесть, люди сами во всем виноваты.

            Пусть же размышления эти будут плодом моей потрепанной за годы странствий фантазии, пусть любящие не знают этой войны. Пусть фантазия эта будет привилегией людей, не встречавших на пути своем истинной любви, а потому и пытающихся осквернить ее, обиженные ее невниманием. Пусть неумение любить объяснит недоумевающему по поводу этой несправедливости, что обойдены эти люди чувством неслучайно, ведь любовь-то случайна. Пусть это и будет пока ответом на заданные вопросы, они так бесполезны, но ими хорошо заканчивать главу, когда не знаешь, с чего начинать следующую.

Глава 2.

 В Песне Песней написано: «разве не знаешь ты себя, ты, прекраснейшая из женщин? Тогда выходи и следуй за пастырем твоим!» О душе эти слова, ибо она прекраснейшая из всех творений; постигнув свою собственную красоту, она должна выйти.

М.Экхарт (в переводе М.Сабашниковой)

Ты, кому суждено когда-либо прочитать эти листы, кто бы ты ни был, вызови в памяти то лучезарное время и взгляни на несказанно милый женский образ, который явился перед тобой как воплощение гения любви. Тебе ведь казалось тогда, что только в ней ты познаешь себя самого, венец бытия.

Э.Т.А.Гофман

            Душа - прекраснейшая из женщин, вынашиваемая несколько несуразным существом, называемом среди прочих мужчиной. Душа, впервые осознающая себя, бросается в необыкновенный поиск идеала, поиск, удивляющий нас своей заведомой бесперспективностью, постоянно заблуждается, впадает в отчаянье, сгорая дотла и вновь возрождаясь из пепла, чтобы снова броситься в бесконечный поиск своего воплощения. Воплощения как тела, так непохожего на то, в котором она обитает, в котором она заключена, которым жива и которое не без оснований считает своей тюрьмой. Тело, в котором она заключена, мучает, тяготит, связывает ее, оно, скорее, отсутствие тела, лишенность свободы, к которой так страстно стремится душа. Как иначе, чем через иное, ты можешь осознать свое тело: через дело рук своих, холод или тепло, боль или наслаждение, бессилие или силу - все это приходит через иное, через столкновение с иным. Не знаю, насколько можно чувствовать себя мужчиной, когда рядом нет женщины. Хотя частенько человеком почувствовать себя можно только при таких условиях, согласен. Насколько можно чувствовать себя мужчиной, если не востребован твой талант, твой ум, твое умение, твоя сила. Как странно, порою жалко, что по-прежнему лишь труд и любовь придают смысл человеческой жизни - к этому ничего не прибавишь: любовь способна оценить твой труд, труд твой способен увековечить любовь. Но они связаны узами более тесными - душою, и только она способна плодоносить и творить.

            Вероятно, любовь абстрактна, ибо у всех одинакова в стремлении к свободе, которая просто неразличима с наслаждением, любовь конкретна, ибо немыслима без тоски по воплощению. Странно говорить о свободе в любви, когда любовь есть абсолютное отрицание свободы. Женщина становится воплощением твоей души, и светлых и темных ее сторон, душа всегда достойна той женщины, которую избирает. Но что такое свобода, как не равенство самому себе, возвращение души к самой себе, ибо любить и познавать может она только самую себя. Стыдиться, кстати, тоже, а порой и ненавидеть. Любовь предстает как встреча души с самой собой, возвращение, стремление души воссоединиться с телом, от которого в любви своей она отреклась, воплощенная в теле другого.

            У мужчины, собственно, нет тела. Душа есть, скорее, лишенность тела. Не тело мучает душу, но его лишенность, его отсутствие. Тело как внутреннее пространство, ибо форма. И душа "внутри”, и именно это "внутри” она лишена. То, что мы называем обыкновенно телом мужчины, в первую очередь - его способность делать, это мир вне его, им творимый. Его осязаемость, его определение может быть только отрицательно, через другое, через отрицание. Ограничить, определить себя. Телом может обладать лишь женщина, тело как лишенность души, внутреннее пространство, принадлежащее форме. Его определение формально и конкретизируется содержанием, вкладываемым любящей душой. Тело есть вместилище души, убежище души, конец пути, страданий, забвение, смерть. Ее родина, ее дом.

            Мы находимся в мире предположений и представлений, пусть читатель помнит об этом, - пишу я для женщины, которая сидит рядом. Я не знаю, насколько сам убежден в том, что пишу.

            Женская душа - это лишенность души. Это томление по душе, в противоположность мужской тоске по воплощению. И любовь как признание, осознание этой лишенности, требующей восполнения. Возможно, потому женщина ищет скорее не воплощения, а развоплощения, ищет в мужчине душу, которая бы стала ее представлением своего тела, внутреннего мира. Она слепа, она всегда в себе, она чувствует, понимает, но не видит, сосредоточенная на внутренних ощущениях или на своем собственном отражении. У мужчины понимание овнешнено. Он даже не понимает, он только смотрит и видит. Оттого часто слепнет. Женщина же изнывает, из... Она скорее прозревает, начиная видеть мир глазами любимого мужчины, даже иначе, открывая в себе способность видеть мир собственными глазами. Видение мужчины обретает глаза. Глаза женщины обретают зрение.

            Образ женщины - творение мужчины, душа, созидающая форму, вкладываемым содержанием.

            Но странно говорить о мужских образах. Мужчина отражается в создаваемом им образе женщины. Женщина же имеет о мужчине представление, путаемом нами с душой женщины.   

Глава 3.

            Можно и не относиться к творчеству как к искуплению. Не всем удается избежать этой ошибки. Некоторые из них так объясняют ее: душа может сохранять свое целомудрие только плодонося, только в вечном творчестве, ибо творчество - это страдание приносящее радость искупления. Ибо творчество - это радость, превозмогающая страдание, убивающее жизнь сознанием вечной греховности. Творчество - единственное возможное искупление дерзости жить, несмотря на то, что тебе нет места в этой жизни. Это единственная честь мужчины - плод бесконечных поисков его души, даже если в душе она посмеивается над этим пафосом.   

Конец.

Из архива барона Брамбеуса. 18.12.92; 19.01.93

О невозможности необходимого. Из архива.

 О невозможности необходимого.

Глава 1.

"Чудовищно, что человек сам по себе еще не целое! И чем сильнее его мечта стать целым, тем более он проклят судьбой, отдавшей его другому полу.”

Вы знаете, никакие проклятия, ни одна шпага в мире не могли заставить меня дрожать! Но вот она - женщина, которая меня любит, - ежедневно меня доводит до этого. Как ей удается? Я только вижу, что не в силах высмеивать то, что достойно осмеяния, что я мирюсь с тем, с чем нельзя мириться.”

М.Фриш  "Дон Жуан”

            Любовь невозможна. Да не смутит читателя, доверившегося мне, это странное начало, ибо в предлагаемых заметках я хочу выразить свое восхищение удивительным свойством человека верить в невозможное. Но, конечно же, чудом любовь называют только чудаки. Любовь есть невозможность, ставшая необходимостью. Или становящаяся таковой, или утверждающая себя необходимостью? Все определения в пределах ее власти - от лукавого. Так хочется думать. Бог молчит, ибо слово. Возможно, это и есть драма.

            И любовь в невозможной необходимости своей и в необходимой невозможности - такая банальная драма пола, выбор которого оказывается проблемой, хотя, казалось бы, природа об этом заботится сама. До поры до времени. Пока любовь не обернется войной, в которой не может быть компромиссов и одна из сторон должна быть уничтожена. Слабейшая, - заметит один из героев Стриндберга и укажет на мужчину, которого автор в итоге и отправит в сумасшедший дом, что, замечу, выглядит-то весьма трезво и предусмотрительно. В любом случае с поражением врага исчерпывается смысл борьбы, и победа оказывается пирровой, хотя иной оправдает это самоуничтожение детьми, и мы не будем ему возражать. Но попробуем быть последовательными. Вибрация пола при формировании человека, как можно предположить, в большинстве случаев завершается бессознательным выбором пола, именно того, который был предназначен природой. Но кажется, в жизни каждого человека существует более серьезный, осознанный и драматичный выбор пола. Впрочем, сам выбор выглядит не неким шагом, но процессом. А может, мгновение осознания необходимости этого сознательного выбора, как и ответственности за него сливается с бесконечностью жизни. В этом выборе мы, похоже, все одинаково и безусловно одиноки. И никуда не денешься от тривиального замечания, что любовь или стремление к ней наиболее остро дает почувствовать человеку его одиночество. Никуда не денешься от того, что любовь и любимая женщина более всего ставят под сомнение твою принадлежность к полу, вынуждая каждый раз вновь и вновь и часто очень болезненно выбирать свой пол. И каждый раз вновь обнаруживать, насколько он сомнителен, когда рядом нет выбирающего прямо противоположный. Единственный способ встретиться - разойтись, признав себя противоположностью, вместе с тем признав свою абсолютную зависимость от другого. Единственный способ примирения - признание этой войны, ее неизбежности. Выбор пола - выбор себя, а значит, права сказать, как права ответить. Этот выбор не может не быть трагичным, ибо раскалывает твое сознание и мир на две половины, на два неразрешимых противоречия. Этот выбор не может не быть трагичным, ибо обрекает тебя на осознанно принимаемое одиночество, но он и дарует тебе надежду его разрешить, найти того "врага”, который примет твой вызов, примет войну, чтобы разделить твою судьбу. И любовь предстает признанием своей неполноценности, своей абсолютной зависимости, абсолютным отрицанием свободы, ибо отныне "ты себе не принадлежишь”. Ты лишь форма, содержанием которой становится другой. Это признание - как смирение перед дарованным любовью страданием, ибо теперь ты открыт миру в другом, через другого.

            ...

            Неутешительно думать о том, что страдаешь не от внешних противоречий, а от своих собственных. Не женщина заставляет страдать тебя, а твое отношение к собственной чувственности. Не доступную женщину презираешь ты, а то, что ее доступность притягивает тебя, ставя под сомнения твои вкусы и принципы, а заодно и завышенную самооценку. Не недоступную женщину ты  стараешься уличить в неприемлемых тобою недостатках, а свой разум, неспособный справиться с твоей неуместной чувственностью. Мысль начинает чудить, чтобы не признавать своей слабости перед чувствами, и оказывается на грани распутства. И часто блестящий ум прячет свое бессилие за убедительной моралью. Никому или всем - вот, например, одна из его хитростей. Психология влюбленного часто бывает оригинальной: или только мне или кому угодно. И ты всегда обнаруживаешь в себе тирана, готового изнасиловать женщину, и раба, готового пресмыкаться перед женщиной. Душа твоя - лишь арена для борьбы этих чудовищ. Но в конечном итоге они борются против тебя. Это лишь разные маски одного и того же врага: отнять или вымолить, и в том и другом случае унизить себя. В глубине этого унижения тайна стыда, который столь же часто, как и поспешно, пытаются объяснить пресловутым лицемерием морали. Устоять же - возможно, и есть "остаться мужчиной”, сохранив свою честь, не опустившись до раба своей чувственности, призывающей поддаться искушению обладать женщиной насилием. Унижение же ты сам себе не простишь, и как только представится возможность, отомстишь за него.

            Я не говорю, что это возможно, но не берусь утверждать, что это невозможно. Возможно, это лишь вопрос, есть ли в тебе любовь и насколько ты способен принять ее. Ибо вот он - милый старый парадокс - менее всего может помочь тебе в этом выборе человек, которого ты любишь, но именно от него ты и ждешь помощи и признания. Только от него ты требуешь понимания без слов, без объяснений. Любовь как выбор одиночества, остаться один на один с единственным своим врагом - человеком, которого ты любишь. Здесь все подвластно неведомой неуправляемой стихии, самый счастливый сегодня - завтра может проснуться самым несчастным, самый несчастный вчера - завтра может оказаться самым счастливым, разумеется, при наличии представления о счастье и несчастье, представления, которое часто подвластно игре настроения, представления, зависимого от музыкальности человека. Любовь - не прихоть случая, но его душа, сам случай, утверждающий себя единственной необходимостью, неотвратимостью, Богом, да простит меня Господь. И с самым близким тебе человеком ты менее всего можешь быть откровенен, ибо не можешь не требовать от него понимания того, что является сокровеннейшей тайной твоей души. Ты требуешь от него того, чего никогда не потребуешь, не можешь потребовать от себя, а именно, в нем, через него понять себя. В этом мире все зависит от случая. Все - это случай, необходимость - ничто. И если ты проиграл, то тебя не оправдают никакие обстоятельства, а так хочется, до безумия ведь порой хочется всю ответственность списать на кого угодно, на что угодно, ну, в крайнем случае, назвать свой выбор ошибкой и попробовать исправить ее!

            Немного жаль, сказал бы я, что свои силы мы растрачиваем на эту бесконечную войну, в которой никогда не было и не будет победителей. Сколько боли, которой никто никогда никому не простит, которая разлучает, когда немыслима жизнь друг без друга. Как сильна надежда, что удастся избежать ответа и возмездия за все наши несправедливости. Спи, проклятая совесть, люди сами во всем виноваты.

            Пусть же размышления эти будут плодом моей потрепанной за годы странствий фантазии, пусть любящие не знают этой войны. Пусть фантазия эта будет привилегией людей, не встречавших на пути своем истинной любви, а потому и пытающихся осквернить ее, обиженные ее невниманием. Пусть неумение любить объяснит недоумевающему по поводу этой несправедливости, что обойдены эти люди чувством неслучайно, ведь любовь-то случайна. Пусть это и будет пока ответом на заданные вопросы, они так бесполезны, но ими хорошо заканчивать главу, когда не знаешь, с чего начинать следующую.

Глава 2.

 В Песне Песней написано: «разве не знаешь ты себя, ты, прекраснейшая из женщин? Тогда выходи и следуй за пастырем твоим!» О душе эти слова, ибо она прекраснейшая из всех творений; постигнув свою собственную красоту, она должна выйти.

М.Экхарт (в переводе М.Сабашниковой)

Ты, кому суждено когда-либо прочитать эти листы, кто бы ты ни был, вызови в памяти то лучезарное время и взгляни на несказанно милый женский образ, который явился перед тобой как воплощение гения любви. Тебе ведь казалось тогда, что только в ней ты познаешь себя самого, венец бытия.

Э.Т.А.Гофман

            Душа - прекраснейшая из женщин, вынашиваемая несколько несуразным существом, называемом среди прочих мужчиной. Душа, впервые осознающая себя, бросается в необыкновенный поиск идеала, поиск, удивляющий нас своей заведомой бесперспективностью, постоянно заблуждается, впадает в отчаянье, сгорая дотла и вновь возрождаясь из пепла, чтобы снова броситься в бесконечный поиск своего воплощения. Воплощения как тела, так непохожего на то, в котором она обитает, в котором она заключена, которым жива и которое не без оснований считает своей тюрьмой. Тело, в котором она заключена, мучает, тяготит, связывает ее, оно, скорее, отсутствие тела, лишенность свободы, к которой так страстно стремится душа. Как иначе, чем через иное, ты можешь осознать свое тело: через дело рук своих, холод или тепло, боль или наслаждение, бессилие или силу - все это приходит через иное, через столкновение с иным. Не знаю, насколько можно чувствовать себя мужчиной, когда рядом нет женщины. Хотя частенько человеком почувствовать себя можно только при таких условиях, согласен. Насколько можно чувствовать себя мужчиной, если не востребован твой талант, твой ум, твое умение, твоя сила. Как странно, порою жалко, что по-прежнему лишь труд и любовь придают смысл человеческой жизни - к этому ничего не прибавишь: любовь способна оценить твой труд, труд твой способен увековечить любовь. Но они связаны узами более тесными - душою, и только она способна плодоносить и творить.

            Вероятно, любовь абстрактна, ибо у всех одинакова в стремлении к свободе, которая просто неразличима с наслаждением, любовь конкретна, ибо немыслима без тоски по воплощению. Странно говорить о свободе в любви, когда любовь есть абсолютное отрицание свободы. Женщина становится воплощением твоей души, и светлых и темных ее сторон, душа всегда достойна той женщины, которую избирает. Но что такое свобода, как не равенство самому себе, возвращение души к самой себе, ибо любить и познавать может она только самую себя. Стыдиться, кстати, тоже, а порой и ненавидеть. Любовь предстает как встреча души с самой собой, возвращение, стремление души воссоединиться с телом, от которого в любви своей она отреклась, воплощенная в теле другого.

            У мужчины, собственно, нет тела. Душа есть, скорее, лишенность тела. Не тело мучает душу, но его лишенность, его отсутствие. Тело как внутреннее пространство, ибо форма. И душа "внутри”, и именно это "внутри” она лишена. То, что мы называем обыкновенно телом мужчины, в первую очередь - его способность делать, это мир вне его, им творимый. Его осязаемость, его определение может быть только отрицательно, через другое, через отрицание. Ограничить, определить себя. Телом может обладать лишь женщина, тело как лишенность души, внутреннее пространство, принадлежащее форме. Его определение формально и конкретизируется содержанием, вкладываемым любящей душой. Тело есть вместилище души, убежище души, конец пути, страданий, забвение, смерть. Ее родина, ее дом.

            Мы находимся в мире предположений и представлений, пусть читатель помнит об этом, - пишу я для женщины, которая сидит рядом. Я не знаю, насколько сам убежден в том, что пишу.

            Женская душа - это лишенность души. Это томление по душе, в противоположность мужской тоске по воплощению. И любовь как признание, осознание этой лишенности, требующей восполнения. Возможно, потому женщина ищет скорее не воплощения, а развоплощения, ищет в мужчине душу, которая бы стала ее представлением своего тела, внутреннего мира. Она слепа, она всегда в себе, она чувствует, понимает, но не видит, сосредоточенная на внутренних ощущениях или на своем собственном отражении. У мужчины понимание овнешнено. Он даже не понимает, он только смотрит и видит. Оттого часто слепнет. Женщина же изнывает, из... Она скорее прозревает, начиная видеть мир глазами любимого мужчины, даже иначе, открывая в себе способность видеть мир собственными глазами. Видение мужчины обретает глаза. Глаза женщины обретают зрение.

            Образ женщины - творение мужчины, душа, созидающая форму, вкладываемым содержанием.

            Но странно говорить о мужских образах. Мужчина отражается в создаваемом им образе женщины. Женщина же имеет о мужчине представление, путаемом нами с душой женщины.   

Глава 3.

            Можно и не относиться к творчеству как к искуплению. Не всем удается избежать этой ошибки. Некоторые из них так объясняют ее: душа может сохранять свое целомудрие только плодонося, только в вечном творчестве, ибо творчество - это страдание приносящее радость искупления. Ибо творчество - это радость, превозмогающая страдание, убивающее жизнь сознанием вечной греховности. Творчество - единственное возможное искупление дерзости жить, несмотря на то, что тебе нет места в этой жизни. Это единственная честь мужчины - плод бесконечных поисков его души, даже если в душе она посмеивается над этим пафосом.   

Конец.

Из архива барона Брамбеуса. 18.12.92; 19.01.93